Яркие, весёлые картины еврейского быта, необычайная экспрессия простых образов и беззубая ирония над окружающей действительностью – вот главные черты его творчества. О еврейской монохромности, ироническом полупримитивизме и своём творческом пути LIVE DV расскажет Владислав Абрамович Цап, художественный редактор издательского дома «Биробиджан», член Союза художников, почётный член Российской академии художеств в рамках проекта «LIVE: ЛЮДИ ЕАО».

– Владислав Абрамович, сейчас ваши работы известны не только по всей России, но и за рубежом. У вас свои выставки, ваши работы покупают коллекционеры из Москвы, а репродукции ваших картин с недавних пор украшают улицы нашего города. Но как начался ваш творческий путь?

– В детстве, как и все, я любил рисовать. Эту историю я, наверное, уже много раз рассказывал. Про пьяного художника. В общем, однажды к нам во двор пришёл пьяный художник, добрый такой, он рисовал портреты, дети обступили его, и вдруг кто-то из них ему говорит, что я тоже рисую. Мне тогда было 12 лет. Он говорит: «Принеси картинки». Я ему и принёс, свои простенькие картинки: кошечки там, собачки, лошадки. Он посмотрел и сказал: «Ну, тебе надо учиться. Я в твои годы так рисовать не мог». Соврал, но я поверил и решил, что всё, надо рисовать! Так и повелось.

Я работал художником-оформителем и как-то одно время не писал. И точно помню, что в 1983 году я впервые стал участвовать в Биробиджанской выставке. Как и любой другой художник, писал пейзаж, портрет, натюрморт. Я и до этого участвовал, но был большой перерыв. В 1993 году была первая «персоналка», но на ней еврейской темы ещё не было. А в 1995 году я стал работать в издательстве газеты «Биробиджанер Штерн». Рисовал иллюстрации к книгам Шолом-Алейхема, Менделе Мойхера и в то же время начал писать на еврейскую тематику. Первая моя выставка на еврейскую тему была в 1996 году, и с тех пор почти каждый год провожу «персоналки».

— Владислав Абрамович, ваше творчество высоко ценится в нашей области и за её пределами. За ваши заслуги вам было вручено множество наград, в том числе и почётная грамота от Президента России. Я слышал, что вы о награде узнали из социальных сетей, это правда?

– Немного не так всё было. Про награду от Президента, я, конечно, знал заранее, потому что собирались какие-то документы. Зато вот «Почётный гражданин ЕАО» был для меня, конечно, неожиданностью. Это так было засекречено, такие все были конспираторы. Первым мне про это рассказал Антонов[1], но я ему не поверил. Я подумал, что он шутит. Говорю ему: «Ладно, кончай прикалываться!». Он ещё и фразу такую сказал тогда: «Вот я тебя на первое апреля не разыграл, сейчас разыгрываю». Я так и думал, что это розыгрыш, не придал значения. А потом мне позвонила Лида[2],и я понял, что если уж она мне позвонила, то это правда: она так дурачиться не будет. Но это было действительно неожиданно.

– А что вы почувствовали в этот момент?

– Ну, во-первых, эта награда – не только награда, это же ещё и социальные льготы… А если серьезно, то это же действительно почётно. Если я не ошибаюсь, на данный момент у нас в области живёт всего десять почётных граждан. Я бы мог сейчас сказать: «Ой, да чего там, мелочи». Но не «чего там». Конечно, я обрадовался, сразу позвонил сестре, похвастался родным.

– У ваших работ есть свой собственный, узнаваемый стиль. Впрочем, как известно, ни один человек не является островом в океане,и на него, так или иначе,оказывают влияние другие люди. Какие художники оказали наибольшее влияние на вас, как на автора?

– Никто. Есть много художников, которых я люблю, которые мне очень нравятся. Но таких, которым бы я подражал, нет. Мне нравится, например, Губарев[3], белорусский художник,или Анжела Джерих[4]. Почему я назвал эти две фамилии? Потому что они в похожем стиле работают. Только у Анжелы Джерих это женская тема, но всё равно ироничность есть, такой, знаете, технический полупримитивизм, а у Губарева это мужички, танцы. А ещё в таком же стиле работает Любаров[5], московский художник. Но я их не копировал. Я думаю, что подобный стиль у меня сформировался, потому что я начинал как иллюстратор Шолом-Алейхема, а Шолом-Алейхем – это смешной писатель. То есть его, как и, например, книги Ильфа и Петрова иллюстрировать в стиле Жукова или Пахомова, не пойдёт, а вот Кукрыниксы его иллюстрировали хорошо, то есть с юмором, весело. Шолом-Алейхем отличается тем, что у него смех сквозь слёзы. У него печальные, даже трагические, но всё равно по-смешному написанные истории, он – смешной писатель.

Дальше я иллюстрировал Менделе Мойхера-Сфорима, «дедушку еврейской литературы», которого Шолом-Алейхем считал своим учителем. Это были три еврейских классика: их двое и Ицхок Лейбуш Перец. Но к нему я равнодушен, у него нет этой весёлости еврейской, с перчинкой. Иллюстрируя, мне приходилось всё равно рисовать что-то смешное.

Сначала я рисовал иллюстрации, а потом рисовал по мотивам. Иллюстрации отличаются тем, что они требуют абсолютного соответствия тексту – и в одежде, и в движениях – а если ты пишешь что-то по мотивам, то ты берешь общий сюжет, но в деталях можешь любую «отсебятину» гнать. А позже и вовсе отошёл от произведений и начал писать просто работы на еврейскую тематику, свои сюжеты придумывать, но стиль остался. Однажды на выставке в Москве один художник так его охарактеризовал: «Иронический полупримитивизм». Я у него спрашиваю: «А почему “полу”?». Он говорит: «Ну, это не примитивизм».

Хотя вообще художники-примитивисты мне нравятся, даже больше чем профессиональные художники. Тот же Руссо[6], Бабушка Мозес[7]. Мне нравятся они своей чистотой, своей наивностью. Те же Губарев, Любаров и Джерих – профессионалы, но они работают в стиле примитива немножечко, то есть художник как бы специально ломает себя. И я так же рисую. Если вы видели мои работы, то графика, гуашь у меня реалистичная, а вот живопись, холсты у меня в более ироничной, немного стёбной манере. Мне скучно писать что-то серьезное. Конечно, у меня есть и серьезные работы, но для меня это неинтересно.

– То есть вам больше нравится писать так?

– Ну а зачем себя мучить, насиловать, заставлять себя писать что-то? Да и я ещё сам заметил, что эти ироничные работы лучше воспринимаются людьми. Поэтому здесь я двух зайцев одновременно убиваю: первого – я делаю то, что мне нравится, второго – я делаю то, что нравится другим.

– Вы говорили, что свои работы вы пишете всего двумя цветами: синим и оранжевым. По сути, это такое своеобразное ограничение. Почему вы решили наложить на себя его?

– Дело в том, что я не только две краски применяю, в живописи, например. А вот в графике, рисуя гуашью, я использую синюю «железную лазурь» и оранжевый «кадмий».

– А почему?

– Просто я как-то раз обратил внимание, что оранжевый и синий при смешивании дают очень интересный такой цвет хаки, и при смешивании в разных пропорциях меняются и оттенки. Ещё нужно понимать, что у каждого народа свои собственные цвета. Если, например, писать что-то про цыган, то там будет буйство цвета, одежда, юбки. В общем, невозможно это написать монохромно. А у евреев в одежде преобладали чёрные и серые оттенки, в местечках[8] не развевались флаги. Но когда ты пишешь что-то весёлое, то можно и красок добавить. А если писать что-то близкое к историческому, то так уже не получится. Да и потом, мне просто понравилось писать двумя цветами.

Когда у меня была выставка в Москве, меня пригласили в Мытищинскую школу изобразительных искусств. Сильная школа, очень хорошие работы у них. Меня попросили показать детям, как рисовать двумя красками, и им очень понравилось. Хотя, иногда, если чего-то не хватает, можно добавить фиолетового или тёмно-красного, но это редко.

– Есть такое мнение: «Ограничения в творчестве заставляют художника изобретать». Как вы думаете, это выражение справедливо?

– Я думаю,что чем меньше у художника изобразительных средств, тем больше ему приходится думать и выкручиваться. Вот смотрите, взять, например, листья деревьев – жёлтые, коричневые, разных цветов. В принципе, можно даже картины писать. Я пробовал, вполне пишется. Это, конечно, не совсем картины, а ближе к декору относится, но писать их дольше. Я работ восемь таких сделал и понял, что это нерационально: зачем этим заниматься, когда я за то же время могу сделать три обычные живописные работы. Хотя интерес поначалу был. Всегда хочется что-то новое попробовать.

– Многие художники создают свои произведения, потому что хотят что-то сказать. Владислав Абрамович, а что вы хотели сказать своими произведениями?

– Я не совсем понимаю, как можно «сказать» картинами. Для художника будет правильнее использовать слово «показать», потому что это всё-таки визуальный вид искусства. Я не знаю, что я хочу показать. Наверное, я хочу показать то, что я могу, то, что я умею делать. Любой художник, он, когда бы что-то ни делал, хочет в первую очередь показать себя. В принципе, в стол никто не хочет работать – хочется узнать реакцию людей, пускай даже и отрицательную.

– И, наконец, последний вопрос на сегодня. Представьте, что у вас есть возможность изменить три любые вещи. В мире, в жизни, в истории, какие угодно. Что бы вы выбрали?

– Понятия не имею. Если уж глобально мыслить, то я бы вообще весь мировой порядок изменил. Поставил во главе всех стран женщин – они менее воинственные. Хотя бывали в истории и исключения, но сейчас, по крайней мере, я вижу,что они менее воинственные. Может быть, профессию бы другую выбрал. Нет, мне моя профессия нравится, но иногда думаю: «И зачем я пошёл в эти художники? Может быть, надо было мне выбрать более такую железную профессию, которая на все века нужна всем?». Например, медицину. Просто у нас в семье культ врачей. Родители сами врачами не были, но работали в медицинском учреждении. Так что у нас всегда в семье с большим уважением к врачам относились: если о каком-то враче дома говорили, то только по имени-отчеству, никогда не по фамилии. И мне до сих пор кажется, что самый уважаемый человек – это врач, хотя среди них, конечно, тоже есть и стяжатели, и дураки. И я так уговаривал свою внучку пойти в медицину, но она не послушала, выбрала техническую специальность.

А вообще, может не надо мир трогать? Какой он есть, такой пускай и будет. Да, несовершенный, но может, я сейчас нафантазирую что-нибудь, а оно только хуже будет? Я понимаю, конечно, что это просто мечта, но я не политик, я всё-таки не знаю, как устроен мир, поэтому не буду говорить. Не хочу высказывать дилетантские мысли, этим должны профессионалы заниматься. Знаете, есть такой сборник у Шолом-Алейхема, «Тевье-молочник». По ней Григорий Горин написал пьесу, «Поминальная молитва». Её и Ленком ставил, и Хабаровский, и Читинский театры. И там фраза была такая: «Не еврейское это дело – махать флагом на Крещатике». Поэтому, я туда не лезу и даже советы по обустройству мира давать не хочу.

ССЫЛКИ ПО ТЕМЕ:

«Надо любить то, чем занимаешься»: о жизни художника поведала биробиджанка Ольга Доманова

Эксклюзивное интервью с экс-председателем РГО в ЕАО Тамарой Рубцовой

Экологичная пасека, свечи из пчелиного воска и многим непонятный образ жизни семьи из ЕАО

[1] Антонов Виктор Иванович, поэт, исполняющий обязанности главного редактора газеты «Биробиджанская Звезда»

[2] Лидия Чурилина, фотограф из Биробиджана

[3] Валентин Алексеевич Губарев – живописец, график, родился в Нижнем Новгороде, живёт и работает в Белоруссии

[4] Анжела Джерих – художница из Донецка

[5] Владимир Семёнович Любаров – российский художник из Москвы

[6] Анри Жюльен Фелис Руссо – французский художник, один из крупнейших представителей «наивного искусства». Не имел академического образования

[7] Анна Мэри Мозес – американская художница, одна из главных представителей американского живописного примитивизма. Не имела академического образования

[8]«Еврейское местечко» или «штетл» – распространенный до Холокоста тип еврейских поселений, небольшие городки, располагавшиеся в черте оседлости на территории Польши и Российской империи